Страна вступает в активную политическую фазу, когда подводятся итоги, оцениваются события и особо важно мнение тех, кто волею судьбы находился в эпицентре принятия государственных решений. Пользуясь тем, что в республику прибыл президент фонда «Правовые технологии 21-го века», экс-генпрокурор России Юрий Скуратов, мы попросили нашего земляка ответить на некоторые вопросы. 

— Если посмотреть вашу биографию, вы начали с научной среды, потом была политика, юридический бизнес, и вновь преподавание. Как вы думаете, почему у вас как у ученого не получилась политическая карьера, а, к примеру, у Толоконского или бывшего губернатора Красноярского края Валерия Зубова получилась? 

— Я не считаю, что у меня карьера не сложилась. Если взять советский период, я в 35 лет защитил диссертацию и стал самым молодым доктором наук по юриспруденции. Меня взяли на работу в аппарат ЦК КПСС, в короткий период дорос до должности замруководителя отделом по правовым вопросам, что соответствовало уровню министра. После распада ЦК перешел в спецслужбы, был директором НИИ прокуратуры, одного из ведущих учреждений данного профиля, потом стал генпрокурором. Вы правы в том, что сама научная работа не лишена академизма, приводящего к отрыву от практики. Были случаи, когда ученого ставили на практическую работу и он не справлялся. С другой стороны, известно выражение, что нет ничего более теоретического, чем разумная практика. Нужно сочетание всего этого. Считаю, что мне в определенной степени удалось найти такое сочетание, когда я был директором НИИ. Там была и научная работа, и административная.

— Вы даете интервью, где обвиняете действующую власть в коррупции, а как вы относитесь лично к Путину? Вот Гарри Каспаров, к примеру, недавно назвал Путина успешным диктатором, то есть изменил свою первоначальную позицию.

— На посту генпрокурора я осуществлял надзор в том числе и за ФСБ, и у нас с Путиным были нормальные отношения. Конструктивные. Отношения расстроились, когда Березовский и Татьяна Дьяченко сделали на него ставку, ему приходилось выполнять их указания. С одной стороны, я понимал, почему он так поступает, с другой — считал, что все это незаконно. Конечно, я его критиковал за какие-то вещи, и наши отношения расстроились еще больше. Хотя даже в тот период как человек он вел себя прилично, приезжал ко мне в ЦКБ, пытался найти из этой ситуации конструктивный выход.

Что касается современной оценки, то по сравнению с Ельциным это профессиональный руководитель. Можно, конечно, его упрекать в том, что мы потеряли Украину, а Крым был нужен нам вместе с Украиной. Но если бы американцы пришли в Крым, для нас это было бы катастрофой. Как мне кажется, самое главное, он дал нам пусть маленькую, но надежду на возрождение нашей национальной гордости и величия, которые были просто растоптаны. Все согласятся, что, несмотря на множество проблем, сейчас страна находится в определенной стабильности. К счастью, мы ориентированы не только на запад, но и восток, и как директор центра правового обеспечения взаимодействия России со странами азиатско-тихоокеанского региона при БГУ могу сказать, что вижу в этом направлении решение многих вопросов.

— В 2000 году вы участвовали в выборах президента России. Вы реально хотели быть президентом?

— Я не сумасшедший. Наверное, об этом еще рано говорить, но я был участником определенных политических договоренностей, которые не состоялись, а механизм уже был запущен, было собрано более полумиллиона подписей, работал штаб. На тех выборах я был самой уязвимой фигурой. Помню, в Улан-Удэ мой баннер провисел всего сутки. В других городах тоже было не лучше. Неблагодарное это дело участвовать в выборах.

— И, тем не менее, потом вы участвовали в выборах и в Госдуму, и в члены Совета Федерации от Народного Хурала. Опять тот же вопрос: почему не получилось?

— Почему? Получилось. В 2003 году я был выдвинут в Госдуму от КПРФ по федеральному партсписку и по Бурятскому одномандатному округу. Республиканский избирком отказал мне в регистрации, сославшись на «неполные сведения о занимаемой должности, ненадлежащее оформление подтверждения принадлежности к КПРФ и ненадлежащее заверение копий диплома о высшем образовании и диплома доктора юридических наук». То есть я написал, что являюсь и.о. завкафедрой конституционного права государственного социального университета, а надо было еще написать, что являюсь профессором этого университета. Я прошел всю процедуру обжалования, начиная от бурятского избиркома. Когда прочитал решение Верховного суда Бурятии, очень удивился и назвал это псевдоюридической казуистикой. Потом я подал жалобу в Европейский суд и выиграл его. Суд признал нарушение Россией статьи 3 протокола 1 к Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, требующей «проводить свободные выборы в условиях, которые обеспечат свободное волеизъявление народа», и обязал российскую казну выплатить 8 тыс. евро компенсации и возместить судебные издержки в размере 12 тыс. евро. Таким образом, последнее слово в этом споре осталось за мной.

— Как адвокат, преподаватель и человек, сам столкнувшийся с судебным произволом, как считаете, в чем корень зла? Очередные судебные реформы планируют в судах общей юрисдикции вывести вторую инстанцию за пределы субъектов, как в арбитражах, как вы считаете, это поможет победить коррупцию?

— Я много размышлял над этим. В 1991 году в стране попытались реализовать научно-обоснованную концепцию судебной реформы, без телефонного права, с судом присяжных. Реформа проводилась долго, на одном из этапов Медведев даже заявил, что она завершена, но потом Путин его поправил, что реформа продолжается. По большому счету сделано немало — в обеспечении открытости правосудия (все решения можно посмотреть в открытом доступе), социальной защищенности судей (увеличена зарплата, льготы). Но самые больные вещи — телефонное право и коррумпированность — остались, потому что суды не могут существовать сами по себе. Как-то советник председателя Конституционного суда РФ Тамара Георгиевна Морщакова высказалась за то, что судьи должны жить на облаках, их не должны касаться жизненные проблемы, но так не бывает. Суды есть завершающая стадия большой системы правоохранительных органов. Если вся система прогнила, то это касается и судов.

Бывший председатель Высшего арбитражного суда Вениамин Яковлев придумал развести судебные инстанции по регионам, и это наверняка поспособствовало борьбе за справедливый суд. Однако сделать подобное с судами общей юрисдикции будет довольно сложно. Хотя согласен, что сегодня сама ситуация, когда суд выступает иногда и первой инстанцией, и второй, здесь же и кассация, от которой, как правило, одно название, это неправильно.

С другой стороны, не уверен, что решение об упразднении Высшего арбитражного суда было до конца продуманным. Все-таки он служил системообразующим, методическим центром для всех арбитражных судов, и уровень методического руководства судами от этого явно не повысилось. В итоге даже наши российские фирмы предпочитают судиться за рубежом, где большинство не знает, что такое государственный арбитраж. К примеру, на Украине, которую мы все ругаем, 80 процентов экономических споров рассматриваются в третейских судах. В России — только 2 процента. Хотя мы все эти годы развивали третейские суды, создали национальный совет, саморегулирование, 800 третейских судов по стране. Однако с сентября этого года начинает действовать государственное регулирование процесса создания арбитражных учреждений, то есть третейских судов, и что из всего этого в итоге выйдет — непонятно,  пишет "МК Улан Удэ"

Поделиться новостью в социальной сети: